|
Автор:
Дмитрий Сахаров
07.04.2009 12:56
Из
далеких 60-х годов дошла до нас душевная песня Александры Пахмутовой и
Николая Добронравова «Геологи» в исполнении Ирины Бржевской. Она
воспевает труд самой романтичной по меркам тех лет профессии. Романтика
со временем тускнеет, зато остаются драгоценные воспоминания о тех годах,
о работе и малоизвестных секретах времен СССР. Сегодняшний гость
«Красного знамени» – заслуженный геолог России, доктор
геолого-минералогических наук, член научного Совета по криологии земли
Российской Академии наук Наум Оберман.
Чуть
не стал журналистом
- Наум Григорьевич, как вы стали геологом, кто подвиг вас
к этому решению?
-
Подвигла мудрость отца. Когда я учился в школе в Ленинграде, я много
читал. За время учебы я прочитал, наверное, три четверти всего того, что
прочитал в жизни. Видимо, у меня даже были литературные способности,
причем с таким журналистским, критическим уклоном. И после окончания
школы я собирался поступать на факультет журналистики Ленинградского
государственного университета. Было это в 1954 году. Конкурс на одно
место составлял тогда 60 человек. Но перед поступлением мой отец
поговорил со мной. Он спросил: можешь ли ты заранее сказать, что будешь
хорошим литератором или журналистом? Конечно, я не мог ручаться за это.
«Так
вот, – сказал отец, – ты мужчина, и тебе надо будет кормить семью. Если
ты будешь посредственным журналистом, то семью не прокормишь, а если
станешь посредственным инженером, то семью вполне сможешь прокормить».
Я
внял его совету и поступил на факультет гидрогеологии Ленинградского горного
института, который закончил в 1959 году.
- Как складывалась ваша геологическая карьера?
-
Я попал по распределению в институт «Теплоэлектропроект», где проработал
в течение пяти лет. Казалось бы, повезло – ленинградское место работы. Но
каждый год я находился в Ленинграде примерно 1,5-2 месяца, а 10 находился
в поле. Это при том, что у меня к тому времени была семья и маленький
ребенок. Представляете, что это такое? Жена не видела меня большую часть
года.
Я
объездил всю страну. В том числе и нынешние независимые государства.
Работал в Казахстане, Эстонии, Латвии. В Латвии, в Скрунде, я проводил
инженерно-геологические изыскания для строительства станции слежения за
ракетами и обеспечения ее электроэнергией. Хотя, конечно, тогда мы об
этом не знали.
Потом
занимался изысканиями вдоль железнодорожной трассы Москва – Ленинград. Мы
проектировали линию электропередачи, благодаря которой железная дорога
была переведена на электрическую тягу. Я там вел изыскания в течение 2,5
лет. Вернувшись домой, понял, что надо менять место работы и место
жительства, поскольку, во-первых, должен был родиться второй ребенок, а
жили мы в маленькой комнатушке в Ленинграде. А, во-вторых, в нашем
институте намечалось сокращение. Как часто бывало в то время, из 1600
человек планировалось уволить 1200…
Сорок
пять лет во имя геологии
- И каково было быть безработным?
-
Безработным я так и не стал. Я написал письмо своей однокурснице по
институту, которая работала в Воркуте, и в марте 1964 года с семьей
переехал в этот город. И прожил в нем 37 лет, а с 2000 года переехал в
Сыктывкар. Кстати, 1 апреля исполнилось 45 лет, как я работаю в геологии
республики.
Все
45 лет проработал в одной организации. Но так как у нас в стране принято
часто менять вывески, оказалось, что организаций много. Сначала это была
Воргашорская геолого-разведочная партия, которая входила в состав
Воркутинской экспедиции. Потом Воркутинская экспедиция стала называться
производственно-геологическим объединением «Северуралгеология», потом
«Полярноуралгеология», позже ставшее акционерным обществом. На рубеже
веков все сотрудники перешли в компанию МИРЕКО.
- На чем вы специализируетесь как геолог?
-
Гидрогеология и инженерная геология. Но в процессе работы стало понятно,
что с этими направлениями тесно соприкасается еще одна – экологическая
геология. У меня издана монография «Экогеология Республики Коми и
восточной части Ненецкого округа». Там подробно рассказано об
экологических рисках в республике.
- Что это за риски?
-
Их достаточно много. Это пуски ракет с космодрома Плесецк. Испытания
ядерного оружия на Новоземельском полигоне, в «двух шагах» от территории
республики. Проведение ядерных взрывов в мирных целях. Последствия
Чернобыльской катастрофы.
- Чем опасны пуски ракет?
-
В этом случае нет опасности радиационного заражения, но зато в
отделяющихся ступенях ракет были высокотоксические вещества, в частности
гептил. Минобороны сообщало о пяти местах в республике, где падали эти
ступени, но в 90-е годы мы провели экогеологическую съемку территории РК
и обнаружили еще четыре места, где валялись фрагменты ракет. В некоторые
годы у нас создавались даже целые артели местных жителей, которые
занимались поиском и сдачей в металлолом частей ракетной техники. При
этом никто не думал об опасности этого занятия. Мы в свое время подавали
в Росприроднадзор информацию о том, где находятся эти места падения
ракет.
Цена
ядерной сейсморазведки
- Ядерные испытания – тема секретная…
-
Да, собрать о них подробную информацию удалось только в 90-е годы, когда
завеса секретности была снята. Всего на территории республики было
проведено четыре подземных ядерных взрыва в мирных целях. Кроме того, в
сопредельных регионах тоже проводились испытания, которые несли угрозу
жителям республики. Могу сказать, что я имел возможность наблюдать, как
взрыв сказался на геологической среде, в частности на подземных водах.
В
1971 году я работал старшим гидрогеологом Воркутинской геологоразведочной
экспедиции. 2 июля был на участке полевых работ где-то в 30 километрах от
Воркуты, и мы занимались наблюдением за уровнем подземных вод в
экспериментальных скважинах. Там были фонтанирующие скважины, то есть
такие, из которых происходил излив подземных вод. Мы столкнулись с
необычным явлением: вот была скважина с расходом воды 10–11 литров в секунду.
Эту скважину геологи наблюдали три-четыре года. А 2 июля 1971 года
произошел резкий спад до двух литров в секунду.
Аналогичные
процессы наблюдались и на других скважинах, где-то вообще произошло
изменение уровня грунтовых вод.
- Может быть, ходили какие-то слухи об испытаниях?
-
Ну что вы, какие слухи! В те годы никто ничего не знал. Уже спустя много
лет мне стало известно, что скважину для проведения этого взрыва (2 июля
1971 года) бурили специалисты нашей геологоразведочной экспедиции, но и
они ничего не знали, поскольку закладывали заряд и проводили испытания
военные.
- Уменьшение напора воды – не самое страшное, что можно
было ожидать от ядерного взрыва…
-
Конечно. Наши ухтинские коллеги в 2002 году отобрали пробы грунтовых вод
с глубины 1–1,5 метра в районе Печоры, где подземный взрыв был проведен
10 июля 1971 года на глубине почти полкилометра. Так вот, они обнаружили,
что в радиусе пяти километров от эпицентра в грунтовых водах
альфа-активность в 14 раз превышает предельно допустимую концентрацию, бета-активность
– в четыре раза. Вот вам и грибы-ягоды, которые там народ собирает.
Похожие
данные и по другим взрывам – в районе Воркуты (1974 год) и в районе
Печоры (1984). Вообще мы выяснили, что радиус влияния подземных ядерных
взрывов на геологическую среду составляет от 20 до 50 километров, а
радионуклиды цезия-137 и стронция-90 опасны на протяжении 600 лет.
В
1991-1992 годах, когда я участвовал в экологической съемке на территории
Коми, выяснилось, что и с сопредельных территорий идет угроза. В частности,
после проведения в 1971 году взрывов в Чердынском районе Пермской области
сформировался радиоактивный след шириной 57 километров. И последствия
разноса радиоактивных элементов чувствуются даже в Сыктывкаре. Их вроде
бы немного, но это техногенные радионуклиды, они в природе не
встречаются, все это творение человека.
- А был ли вообще смысл в проведении взрывов, с точки
зрения геолога?
- Если говорить о сейсморазведочных взрывах (именно
с этой целью проводились взрывы в Коми АССР), то, конечно, для геолога
очень соблазнительно узнать, как устроена земная кора. Но, естественно,
возникает вопрос о последствиях, а они в экологическом и геологическом
плане оказались несопоставимо дорогими.
|
